Три разрушительных вывода после выборов в Госдуму России

Павел Щелин,

 эксперт по Центральной и Восточной Европе, 

для "Хвилі"

Окончательные итоги парламентских выборов в России будут подведены позже, однако главные цифры, отражающие суть прошедшего события, были озвучены уже вечером 18 сентября. Им стало количество избирателей, решивших воспользоваться своим правом на формирование состава российского парламента.

Итоговая явка вряд ли превысит 50% (на 3:00 она составила 46%), а в двух главных регионах, которые определяют политический дискурс в стране, — Москве и Санкт-Петербурге — 28% и 25% соответственно. В регионах Центральной России не больше 35%. Итоговую явку избирателей обеспечили регионы, которые традиционно характеризуются высоким уровнем административного принуждения: республики Северного Кавказа (Чечня 83%; Карачаево-Черкессия 80%), Кемеровская область (79%), республика Мордовия (67%) и ряд других.

Если не брать цифры по этим регионам, уровень явки возвращает к данным июльского опроса Левады-Центра. Только 33% россиян считают выборы важным событием, при 39% характеризующих их как бессмысленные. При этом 66% населения живет «полагаясь только на себя и избегая контакта с властью» а 78% не рассчитывает на поддержку со стороны государства или общества в случае трудностей. В контексте этих цифр, результат выборов оказывается крайне важным индикатором глубинных процессов, происходящих с российским обществом и государством.

Первый и самый важный вывод — степень де-политизации и а-политизации российского общества достигла такой степени, которая не позволяет говорить о Российской Федерации как о «lo stato» в европейском понимании. Stato было сформулировано Николо Макиавелли, и «на lо stato никогда не работают, ему не помогают, не служат, его не почитают, им не восхищаются, его не боятся, не любят; к нему что-то присоединяют, на него нападают, им владеют, его захватывают, оккупируют, приобретают, удерживают, его теряют»[1]

Более близкая метафора России — вотчинная система, которая существует до(вне)государства с сословиями, отношением «власть-собственность», построенном на принципе распределения между численно небольшой группой ограниченной ренты и параллельным существованием формального государства и общества, а не переплетением их в единое целое. При этом горизонтальные связи также разрушены, и уровень социального доверия в стране также крайне низок. В таком контексте выборы не могут исполнять функции легальной борьбы за власть и обновления легитимности власти. Российское общество де-политизировано и в массе своей не желает иметь с государством ничего общего. Население подчиняется власти, что не следует путать с искренней поддержкой. Скорее можно говорить об отсутствии у населения представления о привлекательной и осуществимой альтернативе нынешней политической системы. В случае кризиса власти, парламент не будет обладать авторитетом предотвратить противостояния. Таким образом, российская политическая система остается крайне уязвимой к любому масштабному экономическому или социальному кризису.

Второй вывод, — впервые в российской истории российская интеллигенция и так называемые «русские европейцы» (средний класс и население городов-миллионников) предпочла «эмиграцию» «голосу»[2]. Часть эмиграции — внешняя, часть — внутренняя: не участие в политике, или как это было сформулировано Олегом Кашиным «изучение санскрита». Это ключевой момент, который отразится не сегодня но в момент неизбежной режимной трансформации. Впервые в российской истории, «русские европейцы» самоустранились из политического процесса, тем самым отдав инициативу другим силам. Это вынуждает аналитиков в будущем отслеживать все, в том числе и крайне небольшие по численности группировки, которые отвечают трем признакам: организация, сплоченность на идеологических началах (неважно каких) и готовность сопротивляться насилию в отношении себя. На данный момент можно условно выделить «группу Гиркина» и «группу Мальцева». В условиях «исхода» умеренного среднего класса в политике, к сожалению, в будущем борьба за власть развернется между подобными группировками.

Третий и заключительный вывод. После выборов 18 сентября и практически, и юридически и имиджевого вся тяжесть принятия политических решений полностью ложится на одного человека в стране — президента. Установив полный контроль над политикой, последнему просто физически не на кого перекладывать ответственность (даже у вероятной премьер-министерской чехарды есть пределы). Это делает государственную систему сложно предсказуемой как во внутренней так и, что более заметно, во внешней политике. Как следствие, расчет рисков для стран-соседей России становится полностью зависим от понимания тем или иным аналитиком глубинных мотиваций поведения российского президента. А из краткосрочных прогнозов — в условиях углубления кризиса в экономике и неизбежного в вотчинной системе государства сокращения расходов населения, можно ожидать проведение президентских выборов в России уже в первой половине 2017 года. Для проведения сверх-радикального сокращения расходов на образования и социальных сферы, президент попробует «обновить» как имидж, так и мандат до окончательного обвала экономики.

[1] Pitkin H. Wittgenstein and Justice. On the Significance of the Ludwig Wittgenstein for Social and Political Thought. Berkeley: University of California Press, 1972. P. 311

[2] классическая дихотомия сформулированная Альбертом Хиршманном в 1970 году. Упрощенно согласно этой концепции, в случае недовольства существующими условиями в организации (от фирмы до национального государства) у ее членов есть два варианта. «Покинуть организацию» — «выход» и «попытаться изменить ситуацию изнутри посредством открытого обозначения своей позиции — в случае «государства» голосом могут быть как выборы, так и митинги или забастовки

Автор — эксперт по Центральной и Восточной Европе, соавтор докладаУкраинского Института Будущего «Госдума. Версия 7.0. Российский парламентаризм после Крыма».

Оригинал