Суть событий (авторская передача)

Сергей Пархоменко

― 21 час и 10 минут уже в Москве – ну, вот вам и Арина Бородина, вы как-то волновались – куда делась Арина Бородина. Никуда не делась – вот Арина Бородина, приехала из отпуска, и вся ваша. Я же вас предупреждал, и нечего было так нервничать.

А это программа «Суть событий», я Сергей Пархоменко. Номер для смс-сообщений – +7-985-970-45-45. Сайт www.echo.msk.ru, на нем все работает: всякие кардиограммы прямого эфира, трансляция из студии прямого эфира, возможность отправить сообщение сюда ко мне в студию и так далее.

Про Иванова, конечно, надо говорить. Ну, невозможно не говорить про Иванова,

потому что, ну, например, сравнения его, которые очень многим пришли в голову, и даже таким прекрасным умным людям, как Демьян Кудрявцев, например, пришли в голову сравнения, там, с Фрадковым, Зубковым и так далее, но вот все эти намеки на то, что у нас как-то в стране существует политическая помойка, и на этой политической помойке обитает большое количество в прошлом очень важных людей.

На мой взгляд, это не совсем точно, потому что сравнивать, конечно, Иванова ни с Фрадковым, ни с Зубковым, ни с другими людьми, которые отправились на какие-то удивительные должности ничтожные вроде, там, я не знаю, представителя в сообществе стран-экспортеров газа, или еще какие-то выдуманные синекуры – нет, нельзя сравнивать. Иванов – важное лицо российской политики давно, появился он там, так скажем, по меньшей мере вместе с Путиным, а то, может быть, даже и чуть-чуть раньше Путина. Старожилы его помнят, что называется. Выглядел всегда серьезным претендентом на рост, даже когда занимал, казалось бы, очень большие посты, все равно казалось, что, наверное, будет еще больше когда-нибудь.

Был, несомненно, одним из двух претендентов на передержку президентского стула в паузе межу вторым и третьим сроком, то, что в результате досталось Медведеву. А шансы Иванова были высоки, и борьба шла до последнего. И совершенно еще не известно, чтобы бы было, если бы, и, по всей видимости, потому ровно Иванов тогда и не получил этого права стеречь путинский стул, что он был силен. Он был для этого слишком силен, он был для этого слишком серьезен в отличие от Медведева, который не представлял из себя ничего, и которого можно было не опасаться. Иванов, при всей его лояльности, при всей его готовности работать с Путиным, под Путиным, возле Путина, в тени Путина и так далее, расценивался как человек, которому доверять этот стул не очень безопасно. И, конечно, на тот момент это сыграло против него, но, с другой стороны, это в конце концов не что иное, как доказательство его влияния, мощи и всего остального.

Он был и министром обороны, давайте это вспомним, не в лучшие совсем времена для российских вооруженных сил, и, в общем, он закончил эту свою службу на посту министра обороны бесславно, но тем не менее.

И вот сегодня в очень неожиданный момент – ведь то, что произошло сегодня с Ивановым, выглядит так странно прежде всего из-за момента. Ну, во-первых, за месяц до выборов. Поскольку мы знаем, что Администрация президента – это средоточие всего политического, что есть в России, очень странно формального руководителя этого средоточия менять – неважно, кто он, и неважно, на кого меняют – просто менять одного на другого, просто технически совершать эту процедуру за месяц до выборов.

Это может означать либо то, что результаты выборов никого не интересуют – но это не так, они интересуют. И сколько бы ни говорили о том, что все уверены в том, что результат предсказуем, что все будет хорошо, что «это нога, у кого надо нога», кто должен выиграть, тот и выиграет, а кто не должен выиграть, тот и не приблизится.

На самом деле, все равно это важный серьезный ответственный момент, и невозможно серьезно относиться к разговорам про то, что никого совершенно это не интересует и никто совершенно не беспокоится о результатах, мы еще поговорим об этом чуть позже, в приложении, например, к Крыму.

Значит, раз это не так – тогда что? Тогда есть серьезная причина. Ну, в конце концов причины могут быть совсем не те, о которых мы думаем. Ну, например, может быть какая-то медицина. Все живые люди, все состоят из плоти и крови, с каждым все может случиться. Человек может плохо себя почувствовать, устать, заболеть, в конце концов, так сказать, преждевременно износиться. Иванову не так много лет – ему 63 года, но как ни относись к тому, что он делал в своей жизни – я лично совсем не одобряю то, что он делал в своей жизни – но надо признать, что он много работал в своей жизни и он имеет право чувствовать себя сильно уставшим.

Вот Ирина Хакамада не хочет разговаривать про такого рода вещи, говорит, что это неприлично, а я не считаю, что это неприлично. Я считаю, что это абсолютно естественно для всякого политика, и любой политик, который становится политиком, который выходит на политическую арену, который занимает политический пост, должен понимать, что предметом внимания будет все – и его семейная жизнь, и его имущество, и его заработки, и его прошлое, и его настоящее, и в том числе его здоровье.

Вот когда Ирина Хакамада вдруг снова сделается политиком, она должна быть готова к тому, что мы все будем обсуждать в том числе и это – то, как она выглядит, то, как она себя чувствует, то, сколько ей лет – она как-то в этот момент перестанет быть женщиной, а станет политиком, и мы будем это обсуждать, и у нас будет на это право. Более того, мы будем обязаны это делать в том случае, если мы являемся какими-то типа комментаторами, наблюдателями, аналитиками, и вот этим всем.

Ровно так же мы обязаны это делать в отношении Иванова сегодня, относиться к этому серьезно. Мы должны относиться серьезно, например, и к тому, что мы знаем, что судьба Сергея Борисовича Иванова, личная его человеческая судьба сложилась в последние годы не очень просто. Мы знаем, что у него погиб сын в 2014 году, и это было для него тяжелым ударом, как для всякого нормального человека. И ему можно здесь посочувствовать и еще раз сказать слова сочувствия и соболезнования, которых всякий человек заслуживает в таком ужасном положении. Сегодня вот обнаружились некоторые дополнительные подробности, непонятно, почему именно сегодня, но тем не менее это так. Именно сегодня на поверхности появилась новость о том, что, оказывается, в 2015 году в семье Ивановых появился еще один сын, его зовут Антон, он 2015 года рождения. Ну, впрочем, не знаю, когда он появился в этой семье – в 2015 или в какой-то другой момент.

Ну, для справки – нужно отдавать себе отчет, что в этот момент в 2015 году и Сергею Борисовичу Иванову, и его жене было по 62 года. Ну, вот о дальнейшем не сложно догадаться.

Это сложно, конечно. Это по-человечески очень большое испытание. И мы должны понимать, что это, несомненно, тоже так или иначе должно играть свою роль. Но, конечно, у нас нет никаких оснований для того, чтобы ограничивать свой анализ этого события, которое произошло сегодня, вот этими какими-то сугубо человеческими обстоятельствами.

За этим за всем, конечно, есть политика, потому что, что бы ни было, как бы человек ни был болен, как бы он ни устал, как бы он ни просил и так далее, даже если речь идет не о том, что человека выгнали, или, там, оттеснили, оттолкнули, убрали, а наоборот речь идет о том, что его отпустили, согласились на его просьбу и так далее, все равно тот факт, что это было сделано сейчас, выглядит очень странно. И для того чтобы это время было выбрано для такого поступка, должны быть серьезные основания.

Одним из оснований, конечно, так и хочется назвать тот кризис, который случился в украинских отношениях, в российско-украинских отношениях, на протяжении буквально нескольких последних дней. Кризис искусственный, ничто не предвещало. Ну, здесь нам с вами надо вспомнить, что в российско-украинских отношениях последних лет вообще ничто ничего не предвещает. И все это, знаете, как в шахматах называется нефорсированные ходы. Вот как бы Россия не обязана была оккупировать Крым, не обязана была организовывать там вот этот фальшивый референдум, не обязана была его аннексировать, не обязана была менять свою Конституцию, не обязана была пытаться развязать войну в нескольких, как мы теперь доподлинно знаем, в нескольких многих украинских регионах. Речь шла и о Харьковской области, и о Луганской, и Донецкой области, и о Херсонской области, об Одесской области, несомненно. Ну, вот получилось в двух. Николаев там еще.

В общем, там много было всякого интересного. Да и кое-какие попытки были в Днепропетровске. Правда, железной рукою, сами знаете, кто, а именно Коломойский, их там пресек довольно быстро.

Но вот, получилось в двух, никто Россию не заставлял, Россия это сделала, и Россия поддерживает на протяжении этих двух лет войну на территории Украины. Без России эта война не могла бы продолжаться, Россия могла бы эту войну остановить, но не останавливает, и в этих обстоятельствах Россия является, несомненно, центром инициативы, вот в том, что происходит в Украине и во взаимоотношениях между Россией и Украиной.

Кстати, я не знаю, заметили ли вы, что я в последнее время стал говорить «в Украине», хотя признаюсь вам, что я считаю, что с точки зрения русского языка это неправильно. Русский язык велит нам говорить «на Украине», но я намеренно перешел на эту форму, потому что, что называется, мне не жалко, а украинцы на этом очень настаивают, для них это чрезвычайно важно, они специально подавали всякие бумаги в ООН, просили, чтобы так это было изменено. Для них это имеет некоторое специальное символическое значение.

Я считаю, что в нынешних обстоятельствах, когда Россия является агрессором, а Украина является жертвой этого агрессора, мы можем пойти на такой поступок. И вот я на него иду. Это так, маленькое лингвистическое примечание, чтобы вы не удивлялись. Хотя я по-прежнему считаю, что грамматика русского языка велит нам поступать по-другому. Но в данном случае это менее важно.

Так вот, вообще все, что происходит в Украине, происходит с российской инициативы и под российским давлением, и в этом смысле у меня есть общее большое основание считать, что то, что произошло на въезде в Крым в течение последних нескольких дней, тоже является российской инициативой.

Конечно, у меня нет, как ни у кого из вас нет, и ни у кого в действительности в Украине нет сегодня ясных определенных доказательств того, что это является российской провокацией. Но по всей логике – логика же в конце концов имеет значение, ну, есть какие-то логические законы, которые двигают поступками людей, которые двигают поступками в том числе и стран. Вот есть – мы все-таки мыслящие животные, мы имеем право делать какие-то выводы из того, что мы видим.

По всей логике, у Украины нет никакого интереса, никакого мотива, никакого основания совершать такие поступки. И за исключением нескольких сумасшедших в Украине, нет людей, которые готовы были бы это делать. А если бы вдруг они там нашлись и сделали это, то, несомненно, в интересах руководства Украины было бы этих людей обозначить, разоблачить, осудить, отвергнуть их инициативу и так далее, и тогда политических дивидендов было бы гораздо больше у украинского руководства.

Между тем, прошло уже достаточно времени, чтобы этого не произошло. Даже эту версию мы вынуждены отринуть, что украинские спецслужбы сначала сквозь пальцы, зажмурившись, смотрели на безумные поступки каких-то кошмарных экстремистов с тем, чтобы потом продемонстрировать, что они не имеют к этому никакого отношения, дистанцироваться от этого и так далее. Это такая экзотическая сложно-комбинационная идея. Ну, хорошо, есть, там, два шанса из ста, что она возможна, но и эти два шанса потеряны – все, время прошло, это уже не произошло.

Что касается России, что касается российских политиков, российского руководства, то там есть целый комплекс, я бы сказал, целая пирамида причин, которые позволяют это делать. И одна из них, самая простая, это история с Крымом. В Крыму люди в массе своей недовольны тем, что с ними произошло после присоединения к России. Они разочарованы, они обескуражены, они считают себя обманутыми, они считают, что им недодали, он считают, что их обманули.

Должен в скобках заметить, что у меня к этим людям нет никакого сочувствия. Я считаю, что они повели себя по-свински, предав свою родину, в массе своей, и купившись, в общем, за грошовые обещания. И я замечу в скобках, что я абсолютно не сомневаюсь, что когда им предложат следующие грошовые обещания, они купятся на них еще раз. И когда вдруг окажется, что есть надежда получать другие пенсии и получить там больший туристический поток, и избавиться от санкций и так далее – вот реальная появилась надежда, если проголосовать куда-нибудь наоборот, они все за это проголосуют, они вывесят украинские флаги на своих этих туристических халупах, я нисколько в этом не сомневаюсь.

Но пока этого не произошло. И они недовольны, и это может кончиться нехорошим результатом на выборах. И поэтому самая такая маленькая причина, самая локальная, на мой взгляд, маловероятная, но я все-таки обязан эти слова произнести – это ситуация с выборами в Крыму. И понятно, что в этих обстоятельствах было бы полезно дать Крыму понять, что он является осажденной крепостью, что он является предметом атаки со всех сторон, нужно защищаться, сплотиться, то, сё… и таким образом попытаться поправить ситуацию с выборами.

Вторая менее локальная вещь – это предстоящие переговоры и продолжение вот этого так называемого нормандского процесса. Он, несомненно, вошел в тупик. Он, несомненно, остановился. Как выбираться из этого, непонятно. Выяснилось, что Россия неспособна исполнить минские договоренности. Все больше голосов от российских официальных лиц о том, что их невозможно было никогда исполнить. Но в этих обстоятельствах совершенно непонятно, а зачем тогда подписывали и зачем тогда соглашались. Или в тот момент не знали, что невозможно исполнить?

На самом деле история простая – отдайте контроль над границей и все. Просто перестаньте держать эту границу открытой и перестаньте гонять через эту границу черт знает что и черт знает кого. Отдайте. Не хотите отдавать украинским пограничникам или украинской армии? Ну, настаивайте на том, чтобы туда пришли какие-нибудь третьи, или, там, международные силы. Я думаю, что Украина согласится. И, пожалуйста, пусть кто-то другой встанет на этой разделительной линии, контролирует эту границу.

В этих обстоятельствах надо поднимать ставки. По-человечески говоря, надо устраивать истерику. Помните, был знаменитый такой интернет-эпизод, когда какая-то тетка, попав в автомобильную аварию, довольно тяжелую, кажется, даже там речь шла о том, что она сбила полицейского, пишет смску своему мужу, что, там, милый, я сбила полицейского, что делать? Ну, там вместо слова «полицейского» было другое слово, неприятное. А муж ей на это отвечает: устрой истерику и ничего не подписывай.

Вот, в сущности, это тот совет, который сам себе дает Путин: давайте устроим истерику и не будем ничего подписывать. Будем валяться на полу, бить ногами, кричать: нас оскорбили, оскорбили, как я обижен, как я обижен, какая подлость, какая гадость, какая низость, какое свинство! Я не буду этого подписывать, я не буду на это соглашаться, поуговаривайте все меня. Махайте на меня, махайте! Помните это прекрасное кино «Свадьба»? Вот «махайте на меня, махайте» — это та позиция, которую в отношение этого дальнейшего нормандского процесса так называемого или, там, минского процесса. Нормандского – потому что встреча в нормандском формате. Видите, мы с вами выучили уже наизусть эти корявые формулы. А минского – потому что обычно это все происходит в Минске. Вот, «махайте на меня, махайте».

Теперь, значит, у Путина появляется возможность и у российского руководства в целом появляется возможность встать в позу и начать говорить: они агрессоры, они нас обижают, оскорбляют, пусть они извиняются, а вы, пожалуйста, все нас уговаривайте. Плюс, конечно, сюда же относится и довольно неприятная история с послами, которая продолжилась сегодня при помощи разговоров о том, что возможен разрыв дипломатических отношений.

Напомню, что Украина не просто отвергла очередного претендента, а отказалась говорить в целом вообще о назначении российского посла. Таким образом де-факто дипломатические отношения между Россией и Украиной понижены на одну важную большую ступень – они превратились вместо отношений на уровне послов в отношения на уровне временных поверенных.

Это все локальные вещи. Но есть, конечно, вещь стратегическая, о которой нужно помнить. А наш опыт наблюдения за Путиным и тем, что он делает на протяжении фактически всего своего правления, показывает, что довольно часто стратегические соображения, какие-то общие, вот «стратегические» – неправильное слово, кстати, я раскаиваюсь в том, что я его употребил. Такие общефилософские направления, или, там общепсихологические настроения оказываются сильнее, чем аргументы локальные.

Я остановлюсь на этом месте, через 3-4 минуты после новостей мы продолжим этот разговор в программе «Суть событий» со мной, с Сергеем Пархоменко. Новости.

НОВОСТИ

С. Пархоменко― 21 час и 36 почти минут, это вторая половина программы «Суть событий», я Сергей Пархоменко. Номер для смс-сообщений – +7-985-970-45-45. Сайт со всеми прекрасными прибамбасами www.echo.msk.ru.

Да, мы говорили с вами, конечно, про украинский инцидент как-то вперемешку с историей про Иванова. Я думаю, что вы уже догадались, что мы говорим вперемешку, потому что я считаю, что это не могут быть не связанные вещи.

Так вот, вернемся к Украине. Есть стратегические обстоятельства, или там, скажем, такие общефилософские обстоятельства, которые для Путина всегда были важны. Нет никаких сомнений, что он лично ведет эту партию, что нет никаких там, я не знаю, влиятельных чиновников или советников, которые в этих обстоятельствах там чем-то крутят или вертят, на чем-то могут настаивать. В лучшем случае есть какие-то люди, которые могут что-то предлагать, но, в общем, мы понимаем, что Россия – тоталитарная страна – авторитарная страна уж точно, а тоталитарная в значительной мере, а авторитарная вполне – она управляется одним человеком. Этого одного человека зовут, сами знаете, как.

И есть одно общее обстоятельство. Вот если вы присмотритесь к тому, что произошло в течение последних двух лет – ну, скажем, после того, как огромное количество людей здесь в России испытало ощущение гордости и, не побоюсь этого слова, счастья и восторга от успеха российских спортсменов на Сочинской Олимпиаде. Чем дело с этим успехом и восторгом кончилось, вы знаете, не будем к этому возвращаться. Все, в общем, оказалось позором.

Но в тот момент 2 года с лишним тому назад, было это еще никому не известно, еще всем казалось, что это триумф. Так вот с тех пор особенно хороших новостей и не случилось. Ну, вот тогда же произошел большой восторг под лозунгом «в родную гавань» с присоединением Крыма, а дальше постепенно начался путь вниз. Дальше какая-то фигня происходит – какие-то санкции, какие-то эмбарго, какой-то экономический кризис, все сыпется, все валится, войну начали, не понимаем, как из нее вылезти. Чем она кончится – неизвестно. Бандитов, которых туда нагнали, непонятно куда девать – то ли их убивать там надо по одному на месте, то ли их куда-то вывозить и где-то собирать, концентрировать, на что-то употреблять.

Отношения со всеми испортили, отовсюду погнали, везде обидели, кошмар с этими допингами – из Олимпиады фактически половину народу выперли, половину народу опозорили…

Вообще, есть общее ощущение, что что-то такое не задалось с этим со всем. В этих обстоятельствах можно пытаться медленно вывернуть эту кривую, медленно загнуть ее в обратную сторону с тем, чтобы вот как-то постепенно выбираться. Я думаю, что большое количество политиков, вообще большое количество менеджеров, оказавшись в такой ситуации, в ситуации, в общем, затяжных неудач, медленного постепенного спуска, съезжания вниз.

Вот знаете, бывает, как зимой – вот выйдешь на какой-нибудь нерасчищенный тротуар, вроде под небольшую горку – да, небольшой уклон, вроде ничего страшного, и вдруг понимаешь, что ты не идешь, а ты стоишь в какой-то странной позе на каких-то полусогнутых ногах, как-то раскорячившись, руки расставил в стороны, пытаясь сохранить равновесие, и как-то медленно-медленно едешь.

Непонятно, что с этим делать – то ли надо на попу упасть уже, для того чтобы остановиться, а потом аккуратно подняться и пойти, то ли надо попытаться зацепиться за стенку или за фонарный столб, но что-то ты едешь, и едешь, и как-то боком тебя поворачивает, и поза у тебя как-то все смешнее… Вот примерно это происходит со всей украинской историей.

И велико искушение для Путина это все как-то взломать. Что называется, давно не было короткого быстрого триумфа. Давно вот как-то не давали под дых, не переворачивали шахматную доску и не надевали ее на голову сопернику. И понятно, что это вполне вероятно сегодня. Это вполне в стиле, это вполне может оказаться предметом путинского запроса. Ребята, — говорит он окружающим его людям, — а придумайте мне какую-нибудь такую вот штуку такую, ну, что мы вот съезжаем? Давайте как-то подзорвем это все к едрене фене и посмотрим, что будет.

А обстоятельства, конечно, сложились неплохие, если иметь в виду Турцию, потому что, действительно, Эрдоган наделал каких-то чудовищных и, надо сказать, очень широкомасштабных мерзостей. Он арестовал колоссальное количество людей, он устроил отвратительную грязную историю с этой американской базой, с которой потребовал выдать на расправу себе этого несчастного генерала. Он увольняет тысячами педагогов, учителей, профессоров и прочих университетских деятелей. Он оставил страну без суда. Он собрал многомиллионный митинг, на котором пообещал восстановить смертную казнь. И прочее-прочее-прочее.

Все это делается под лозунгом: а что вы мне сделаете-то? А что мне за это будет? А мне ничего за это не будет.

И в этих обстоятельствах у Путина тоже появляется такое же искушение – под лозунгом: а мне же ничего за это не будет.

Кстати, это само по себе вполне в его стиле, и это вполне само по себе может показаться ему полезным: а давай я заставлю всех этих людей испытать вот это интересное чувство, чувство, которое звучит так: а что мы ему сделаем, если он вот это вот?..

Вот он представляет себе, там, Меркель, Олланда, я не знаю, там, каких-то американских людей, что вот они сидят кусают ногти и думают: а что мы ему сделаем, если он полезет? Мы что, войной на него пойдем? Не пойдем. А что мы вообще можем ему сделать? Не очень понятно. Не очень понятно, как мы его в этой ситуации будем останавливать.

И вот это пережитое чувство, оно само по себе, мне кажется, должно показаться некоторому количеству людей в России, и Путину прежде всего, должно показаться достаточно привлекательным: а давай я их заставлю как-то посидеть в этой луже некоторое время. Даже если я не собираюсь ничего делать – пусть они переживут это удивительное ощущение.

Надо сказать, что они его действительно переживают, потому что люди-то благоразумные. Они в конце концов понимают: ну, хорошо, ну вот повезло нам иметь вот этого совершеннейшего безумца, который там что-то вытворяет. Ну, мы же ради этого не разломаем наши собственные страны, наши собственные экономики, наши собственные какие-то устои, принципы, нашу собственную стратегию. Мы не пожертвуем нашим собственным будущим.

Ну, есть там сумасшедший – в конце концов, ну, надо значит как-то от него отгораживаться, и вообще вся политика будет продолжать заключаться в том, что забор все выше, все толще, калиток в нем все меньше, колючей проволоки на нем наверчено все гуще – давайте от него как-нибудь отгородимся, давайте как-нибудь его загоним в какую-нибудь резервацию – пусть он там бесится, если он хочет беситься, пусть там бесится вместе со своими, вот которые ему достались на позор и разграбление, вот эти вот миллионы людей. Пусть там сидит.

Это искушение, над сказать, оно всегда возникает. Я не знаю, начиная, там, с Палестины – давайте мы палестинскую автономию огородим забором, и пусть они там бесятся. Или когда идут беженцы и пересекают границу Венгрии и Австрии, или какой-нибудь Македонии, и чего-нибудь там посевернее – давайте построим забор, пусть они там бесятся, мы их просто к себе не пустим. Вот эта идея забора, она возникает, к сожалению, слишком часто. И она, конечно, возникнет и в этой ситуации тоже.

Но Путину это не важно. Путину сейчас важно другое – ему важно этих людей психологически вот погрузить в такое вот неприятное чувство. Давно это ему не удавалось сделать. Сейчас хорошая возможность для этого. Эрдоган ему проторил эту дорожку.

Вот что происходит по украинской части. Так что, как видите, есть целый комплекс разных причин, которые могли бы заставить Путина идти на обострение.

А теперь вернемся к исходной точке, с чего я вдруг про это заговорил. Да с Иванова я заговорил про это. Потому что в этих обстоятельствах, видимо, оказалось, что когда предстоит такое обострение, то лучше вот этого человека на посту главы администрации не иметь. Остальное – детали. Может, он сам просил. Может, он плохо себя чувствует. Может, есть какие-нибудь на него дальнейшие виды. Может, его лучше потом на что-нибудь назначить.

Вон, у нас совсем до полного свинства и безобразия дошел Рогозин, например. Ну, совсем в дерьме все то, чем он командует – кошмарный этот позор с космодромом Восточный, все эти бесконечные обломы и срывы с производством вооружений, бесконечное вранье по поводу высоких технологий, бесконечные анекдоты, смех и хохот по поводу каких-то высокотехнологичных производств, которые он пытается наладить. Ну, в общем, наверное, что называется – спасибо, затыкайте, мы нанюхались.

Похоже, что Рогозина уже нанюхались. Ну, вот, например, там, можно было бы и из Иванова сделать вице-премьера вот по этому всему. Ну, уж всяко поэффективней будет.

Так что, есть, может быть, много разных конкретных обстоятельств, но все они вместе сходятся в общее ощущение, что вот сейчас, когда предстоит обострение, лучше на этом посту его не иметь. А кого лучше иметь? Это тоже довольно неприятное обстоятельство – а иметь, ну, то, что благородным словом называется протокольщика. Неблагородным словом называется прислуга. Я не буду другие слова употреблять, более обидные.

В общем, что такое представитель протокола – пусть на меня не обижаются работники этой славной отрасли, без которой, конечно, не было бы ни дипломатии в ее нынешнем виде, ни такого очень высокого масштабного бизнеса, который требует сложных переговоров, сложных соглашений, сложных взаимоотношений между очень большими боссами, и там тоже возникают проблемы протокола. Причем, на протокольщиков спрос большой. Но это прислуга. И в политическом смысле это прислуга.

Прислуга бывает очень важная, очень полезная, очень эффективная, очень высококачественная, очень обученная, очень даже образованная, сказал бы я. Но это прислуга. Несомненно, вот этот новый глава администрации – представитель обслуживающего персонала. И человеческая жизнь, она изобилует ситуациями, про которые известно, что лучше вот этот барьер не пересекать.

Ну, вот очень хорошую стюардессу – не хорошенькую, а хорошую, профессиональную, умеющую многое, профессия стюардессы – сложная профессия, мы знаем про это. Надо уметь усмирять пьяных, лечить больных, принимать роды, ходить по качающемуся самолету с подносом бокалов воды и так далее. Но за штурвал лучше ее не сажать, не надо, чтобы она управляла самолетом. А также не надо, чтобы она работала штурманом, не надо, чтобы она работала борт-инженером, даже вторым пилотом, не надо, чтобы она работала. Она – стюардесса, ее место в салоне.

Та же совершенно ситуация, что не надо на кухню к плите ставить официанта. Бывают очень хорошие официанты, очень высококлассные. Они просто представляют из себя славу ресторана. И, может быть, есть целый ряд клиентов, которые приходят в этот ресторан, потому что там приятная обслуга, люди, которые умеют в правильном тоне с правильными лицами говорить правильные слова и как-то создают симпатичную атмосферу. Хочу в такой ресторан, — говорит посетитель. Но не надо ему позволять суп варить – это не его профессия. Он официант, он подает – кланяется, говорит: «будьте любезны», рассаживает правильным образом за столом и так далее.

Вот ситуация, когда вместо посла в сложном месте, может быть, в самом сложном месте, появляется, прости господи, силовик, какой-то вот странный человек, который там был представителем в федеральном округе, и из него хотят сделать дипломата, это плохая ситуация.

Ситуация, когда глава администрации, важнейшего политического органа в стране на сегодня – это протокольщик, это плохая ситуация. Это означает, что не требуется ничего кроме лояльности.

Это нехорошо. И при том, что нет никакого сочувствия к Иванову, и при том, что есть ясное понимание, что он вот в рамках того авторитарного режима, который сложился сегодня в России, глубоко коррумпированного, глубоко пронизанного, я бы сказал, преступными связями разного рода, он в рамках этого режима является одним из людей, на которых лежит наибольшая ответственность за его создание, и так, чтобы одним словом – он чудовище, конечно, он нам всем сделал много зла, этот человек, так что жалеть его и сочувствовать ему нет совершенно никакого желания, нет совершенно никаких сил.

Но в целом мы должны понимать, что замена политика на обслуживающий персонал – это в конце концов просто еще одна примета самодержавия, которое возникает в России, я бы сказал, с неугодными средствами и на негодной почве. Ну, когда есть самодержец, то, вот, появляются и вот эти кавалергарды, которые его окружают, и у которых, в общем, кроме услужливости больше, собственно, и ничего. Вот что я хотел бы сказать на эту тему.

Есть еще сюжет, о котором меня просят сказать очень многие. Я очень много вижу перед собой записок здесь, и они были среди тех вопросов, которые приходили мне заранее, и те, кто пишут сейчас смски. Это сюжет с Шуваловым. Он занял много времени и много сил на протяжении минувшей недели, он сильно ушел в тень, особенно сегодня, в результате вот этой вот большой политической отставки. Но я, конечно, должен сказать.

Я вот что хочу сказать: вы, пожалуйста, не имейте этих иллюзий, что «Эхо Москвы» устроено каким-то иерархическим пирамидальным способом, и что все тут обязаны быть чему-то подчинены, с кем-то согласны и так далее.

Я вам могу твердо сказать, что в ситуации, когда есть вот эта, так сказать, полемика, довольно ожесточенная, между главным редактором «Эха Москвы» Алексеем Венедиктовым и главой Фонда борьбы с коррупцией Навальным, я, конечно, придерживаюсь уверенности в том, что прав Навальный, а не Венедиктов. Я совершенно не обязан быть согласным с Венедиктовым, я совершенно не обязан поддерживать Венедиктова и я имею полное право иметь свою собственную точку зрения.

Так же ровно, как и он, так же ровно, как, я не знаю, там, Латынина бывает недовольна тем, что говорю я, я бываю недоволен тем, что говорит Веллер, Веллер бывает недоволен тем, что говорит Латынина, и в обратную сторону по кругу кто угодно сколько хотите раз. Мы все свободные люди со своими собственными отдельными мозгами и можем говорить что считаем нужным.

Так вот, я считаю, что Алексей Венедиктов неправ в этой ситуации, потому что он придерживается в данном случае излишне формалистических начетнических позиций. Что это означает? Это не означает, что как бы закон не имеет значения, надо судить по справедливости. Нет. Я как раз говорю это именно из уважения к закону, потому что я считаю – вероятно, в этой ситуации, в отличие от Венедиктова, который вдруг в этот момент зажмуривается и делает исключение из своих обычных позиций – я считаю, что закон имеет смысл. У всякого закона есть что-то, зачем он сделан. Вот не просто какой-то текст, который написан, а у него имеется содержание.

Вот в чем заключается содержание тех законов, которые регулируют взаимоотношения чиновников, их собственности, имущества, бизнеса и так далее? Смысл заключается в том, что должно быть прозрачно. Смысл этого закона заключается в том, чтобы затруднить чиновнику возможность для вступления в коррупционные отношения. Для этого чиновнику говорят: мы хотим знать, что у тебя есть на входе на чиновничью должность, для того чтобы потом следить за тем, как это будет меняться. И каждый раз выяснять: вот это изменение, оно может быть объяснено какими-то разумными легальными доходами, которые у тебя есть, или это неизвестно откуда взявшиеся деньги?

Для этого все – для этого история с декларациями, для этого пришивание к этим декларациям близких родственников, для этого запрет на иностранные банковские счета, для этого всякие осложнения с участием в бизнесе и так далее. Вот есть как бы разрешенные легализованные виды деятельности. Например, любой политик имеет право, там, писать книжки, читать лекции, преподавать что-то и так далее.

А есть вещи, которые им запрещены. Для чего, просто чтобы обидеть их? Просто для того чтобы служба медом не казалась? Нет – для прозрачности.

Значит, дальше возникает вопрос: вот эта конструкция, которую построил Шувалов со своим самолетом, что он его сначала купил за непрозрачные деньги на непрозрачную компанию, а потом, когда оказалось, что так нельзя, он эту компанию перевел отсюда сюда, а оттуда туда, а самолет передал, а подарил его сыну, и теперь берет у сына квитанции, заполняет эти квитанции и ездит, выплачивает сыну какие-то деньги, которые отправляются куда-то…

И мы не знаем: а сын не платит за папу, нет? А сын не может дать папе свою кредитную карточку теперь, на которую он складывает те деньги, которые он получает от папы, чтобы папа сам продолжал тратить эти деньги? И таким образом выясняется, что папа ничего не тратит. Ну, например.

Мы можем сказать только одно: это непрозрачно. Это он так спрятал. А прятать ему нельзя. Потому что закон требует от него открытости. И закон в этой ситуации выводит его из общего положения, в котором находятся все люди. Вот люди имеют право скрывать разные свои интимные подробности, а чиновник государственный высокого ранга – нет, не имеет. И это важное обстоятельство, о котором его предупреждали в тот момент, когда он становился чиновником.

Да, у чиновника меньше прав, чем у нормального человека. И презумпция невиновности на него не распространяется. И частной жизни у него меньше, а то, может быть, даже и почти совсем нет. И право на использование своих фотографий он не должен передавать сам, потому что всякий может использовать его фотографию, если хочет – его имя, его образ, сведения о нем – он публичное лицо. И в этой ситуации тоже.

Мы видим, что Шувалов построил конструкцию, которая предназначена для того, чтобы скрыть представления и сведения о том, каковы его реальные доходы и каково его реальное имущество. Это противоречит смыслу закона. И поздравлять его с тем, что он это удачно сделал, что он придумал, как подарить это своему сыну, чтобы никто не нашел – да неважно. В этой ситуации мы можем даже не искать, мы можем констатировать: он спрятал, а прятать ему нельзя. Вот почему я считаю, что Венедиктов в этой ситуации неправ, а Навальный в этой ситуации прав.

Есть еще одна вещь, которую я хочу сказать в оставшиеся мне 30 секунд. Я завтра уеду в Украину. К сожалению, всего на три дня, мало чего успею там понять. Но, может быть, смогу с людьми с разными прекрасными поговорить и понять, каковы их настроения. Я еду не в Киев, я еду в Харьков по делам «Последнего адреса», буду там выступать, это все будет чрезвычайно интересно. И я, пользуясь этим случаем, хочу маленький кусочек рекламы: в Харькове 15-го числа в понедельник в 6:30 я буду выступать в книжном магазине, который знают все в Харькове, под названием «Э» – одна буква – «Э». В 6:30 15-го числа в Харькове. Все, кто там в этот момент окажется, или все, у кого есть там какие-нибудь друзья и знакомые – приходите.

Это была программа «Суть событий». Я Сергей Пархоменко. Всего хорошего, до свидания.

Оригинал