Андрей Мовчан
Вы уже десяток лет, после голодного
студенчества, когда одну шинель вам приходилось носить пять зим, а ботинки
(тоже одни) вам латал знакомый сапожник «за так», работаете инженером в КБ
в Москве. На дворе расцвет СССР, Вы недавно смогли с женой
и дочкой переехать из холодного угла избы ее родителей
в районе нынешней ул Свободы в отдельную комнату 9 кв.м.
в доме-малоэтажке на Соколе (правда у вас на 18 комнат один
туалет и кран, из которого течет ржавая холодная вода, но по сравнению
с промерзающим углом это — роскошь).
Жена работает учителем
в школе, дочь — в яслях (вам повезло), двух зарплат
с шестидневной работы вам хватает на скромную еду и типовую
одежду, иногда к празднику вы можете даже подарить что-то
жене — например «вечную» ручку. Жену вы любите и балуете —
она молодая (родилась в канун революции), уже «новый человек», нежная
и добрая. Зря вы ее балуете — не знает она, что можно,
а что нельзя. Лучше бы били, как большинство ваших бывших соседей
по деревне ее родителей! Как то в школе на педсовете,
на разборе, почему не все учителя в достаточной степени доносят
до классов справедливость и своевременность расправы
с предателями и изменниками, она не только не выступает
с сообщением о всеобщей радости, но даже тихо говорит своей
многолетней подруге и коллеге: «как этому вообще можно радоваться —
какие бы они ни были — они же люди!». Говорит она это тихо,
но доносов будет написано целых три, один — от подруги.
Жену
вашу возьмут через неделю, в час ночи. Будут спокойны и вежливы,
вы на два голоса будете кричать, что это ошибка, и они будут
уверять — конечно ошибка, но у нас приказ, мы довезем
до места, там разберутся и сразу отпустят. Утром вы начнете
пытаться выяснять, а ваши друзья, на вопрос, как выяснить, будут
уходить от разговора — и сразу от вас, при следующей
встрече вас просто не замечая. Наконец вы дорветесь до нужного
кабинета, но вместо ответов вам начнут задавать вопросы и покажут
признательные показания — ваша жена была членом троцкистской группы,
связанной с японской разведкой. Цель — развращать школьников
и опорочивать советскую власть. На листе с показаниями будет
ее подпись — дрожащая и слабая, в углу две капли крови.
От вас будут требовать дать косвенные улики — «не могла же она
не говорить с вами на эти темы? С кем
из подозрительных лиц она встречалась?» Вы будете кричать «Этого
не может быть, я знаю ее! Это провокация контрреволюционеров!
Я буду жаловаться вплоть до товарища Сталина» «Ну хорошо, —
скажут вам. — Вы сами решаете, помогать органам, или нет. Идите».
Впрочем, возможно, что вид крови вызовет у вас приступ тошноты,
к голове прильет, станет жарко, руки похолодеют и начнут мелко
дрожать, а в груди появится мерзкое чувство тоски. Вы сгорбитесь
и неожиданно услышите свой голос, говорящий «Да, да, да, конечно, теперь
я понимаю, да, она говорила мне не раз, но я думал что это
она — от доброты, но я, знаете ли, я всегда ей твердо
говорил…» «Пишите» — подвинет вам карандаш «начальник». И вы
напишете.
Но это неважно, потому что в обоих случаях за вами
придут через 4 дня — 4 дня, в течение которых вас не будут
замечать коллеги и знакомые, и даже родители жены не пустят
вас на порог. Вы пройдете все стадии — возмущения и страха;
после первых побоев — ужаса и возмущения; когда вы усвоите, что
бить вас будут дважды в день — в камере «по-народному», отбивая
почки, ломая нос и разбивая лицо, а на допросе — «по-советски»,
выбивая печень, разрывая диафрагму, ломая пальцы, раздавливая половые
органы — вы сживетесь с ужасом, и никаких других чувств
у вас больше не будет. Вы даже не будете помнить, что
у вас была дочь (и где она?) и жена.
Вам
повезет. Вы быстро подпишете все, что надо. Еще 6 человек возьмут
на основании ваших показаний — лишь одного из них
вы знаете, это тот коллега, который отказался с вами здороваться. Когда
вы будете подписывать показания на него, только на этот
миг, у вас проснутся человеческие чувства — вы будете испытывать
злорадное удовлетворение. Чудо будет в том, что вас обвинят всего
лишь в недонесении (либо следователям приятно сочинять сложные истории,
либо — есть разнарядка на разные статьи). Вы отправитесь
в лагерь, просидев 5 лет попадете на фронт, в первом же бою
вас ранят в руку, она так никогда и не выздоровеет до конца
и поэтому опять на фронт вы не попадете — вас вернут
в ваше КБ. Бить вас в лагере (чуть вернемся назад) будут еще много
и часто, зубы будут выбиты, нос свернут навсегда, пальцы, которые умели
играть на гитаре, больше никогда не смогут даже нормально
держать ручку. Вы никогда уже не сможете спокойно смотреть
на еду и будете запасать под подушкой черные корки, вы будете
пожизненно прихрамывать, никогда не спать больше четырех часов
и вскакивать от каждого шороха, а звук машины за окном
ночью будет вызывать у вас сердечный приступ.
Вы попытаетесь
найти вашу дочь, но не найдете — ее отправили в специальный
детдом для детей врагов народа, дальше война и следы теряются. Архивы
бы помогли, но они закрыты и не будут открыты.
Вы никогда
не узнаете, что сталось с вашей женой, но я вам расскажу —
я же все знаю. Вашу жену доставили в приемник и сразу там же,
не дожидаясь допроса, изнасиловали находившиеся в том
же приемнике уголовники. Их было шестеро, у них было два часа,
охрана не торопилась, а следователь запаздывал — много работы.
Она сопротивлялась примерно минуты три, пока ей не выбили 5 зубов
и не сломали два пальца. Вот почему ей было трудно подписывать
признание. Но кровь на бумаге была от разорванного уха (разбитый
нос уже не кровоточил после пятичасового допроса). Ухо ей разорвали
на допросе — следователь, не дожидаясь ответа, будет ли она
признаваться, ударил ее несколько раз подстаканником по голове (на
самом деле он злился, что чай холодный, работы до черта, и девка
красивая и в теле, почему сволоте уголовной можно, а ему —
офицеру — нет?!). Она тоже быстро все признала и подписывала все, что
скажут — один раз только она заколебалась — когда подписывала
показания на вас. Но ей сказали, что отправят в мужскую камеру,
и она подписала. Ее тоже быстро отправили в лагерь. Но она
была менее гибкой — вы быстро научились прислуживать блатным
и воровать пайку когда никто не видит, а она все пыталась
защищать других от издевательств, за что ее ненавидели
и блатные и забитые доходяги. Как-то через примерно год, когда она
сказала что-то типа «нельзя же так бить человека!», кто-то из блатных
баб придумал — «ах нельзя? ну так мы должны тренироваться, чтобы
правильно научиться — даешь, б*дь ДОСААФ!» Ее раздели и били,
показывая друг-другу, кто как умеет, а «политических» заставили оценивать
удары по десятибалльной шкале. Каждый удар вызывал оживленные споры среди
жюри — ведь надо было отдать кому-то предпочтение, а проигравший
мог обидеться. Никто не заметил, когда она умерла — упала быстро,
били лежащую. Заметившая сказала: «Сука, сдохла, так не интересно. Шабаш
всем!»
Вы прожили
еще 15 лет после войны, умерли в 50 лет от инсульта. Вы жили все
это время конечно не в своей старой комнате на Соколе, а в
полу-комнате, которую Вам выделил Минсредмаш (за картонной перегородкой жила
семья из 4 человек, дверь была одна, но и туалет уже всего на 7
комнат). Половину этого времени вы получали большинство товаров (а нужно
то вам было всего ничего) по карточкам и талонам. Вы так
и не успели купить радиоприемник, слушали радиоточку, которая была
на половине соседей, но почти всегда включена. Когда у вас
отказала левая половина, вас уже через 6 часов вывезли в больницу
и положили на матрас в коридоре. К вам не подходили,
так как признали безнадежным. Вы умирали в своей моче
и экскрементах еще около суток, но это было ничто по сравнению
с лагерем — это было так же хорошо, как отправка на фронт,
как ранение, как узнать, что рука не будет работать, как верить в то,
что ваша жена умерла и не мучается (до 56го вы только верили,
а не знали).
Я хочу
чтобы вы знали: все, что с вами случилось нельзя рассматривать
в отрыве от экономических и индустриальных вопросов. Ибо есть
еще те, кто верит, что Россия стала экономически сильной если не за счет
ваших небольших неприятностей, то по крайней мере одновременно
с ними.
Ну что
ж. Давайте не будем в отрыве. Россия в это же время пережила
чудовищный голод (до 8 млн жертв, до 3 млн умерших напрямую
от голода) — единственная в Европе. Россия распродала
фантастические запасы драгоценностей и искусства. Россия содержала
в голоде, холоде и болезнях своих граждан — все время
до войны и 20 лет после. Для чего? Для того чтобы суметь выпускать
только и исключительно — танки, пушки, военные самолеты
и автомобили, обмундирование и сапоги. Россия ни тогда,
ни после того, не смогла произвести ни одного стоящего
потребительского товара, ни одной своей технологии (даже ракеты
и ядерную бомбу украли). Правда груды танков не спасли СССР
от вдвое меньшего по численности и вооруженности врага, который
пропахал всю европейскую часть пока мы перевооружались американскими
подачками и ели американскую тушенку.
Цена
страха Европы перед коммунизмом, цена Сталинской стратегии «ледокола», цена
коллаборционизма перед войной — 26 млн жизней. Цена репрессий —
не менее 3 млн трупов и 6 млн вернувшихся из лагеря. Цена
раскулачиваний и «вредительских — расхитительских» законов — еще
4 млн. Треть страны. Зачем? Чтобы сперва за счет Запада начать делать
плохую сталь и старые танки, а потом уставить свои заводы трофейными
станками и работать на них до 21-го века? Чтобы безнадежно отстать
в сельском хозяйстве (генетика — буржуазная лженаука)
и кибернетике (продажная девка империализма)? Чтобы до 90х годов
не изжить бараки, до 80х не избавиться от господства
коммуналок? Чтобы телевизор через 30 лет после войны стоил полугодовую зарплату
кандидата наук, автомобиль — 5 лет работы, квартира (кооператив!) —
20 лет работы, если позволят, и где дадут — там дадут?
СССР
родился нищей страной, был нищей страной при Сталине и умер нищей страной.
Диктатуры богатыми не бывают (если это не Сингапур).
Нам
нужна десталинизация. Это чудовище и спустя 60 лет после смерти продолжает
тянуться к нам своими лапами — через тех, у кого нет
воображения. Надеюсь у вас оно есть, и вы сможете представить себе:
ваш ребенок наконец уснул, и вы с женой посидели у лампы,
на которую накинут платок, стоящей на стуле. Она говорила вам что-то
о том, как это жестоко — не только наказывать предателей
(ну конечно, иначе никак, я же понимаю), но еще и радоваться
казням — это же средневековье какое-то, я же учитель истории,
я же знаю… Вы еще сказали ей «смотри, договоришься!»
и смеялись. Вы легли заполночь и еще не заснули, когда
услышали шум машины под окном. Машин в то время ездило мало, но мало
ли, что за дела у людей в городе — вы не придали этому
значения…
No comments:
Post a Comment